Большой путь - Страница 23

— Что?

— Ничего… То есть, я говорю, опасно.

Оба долго молчали. Смирнову показалось, что он ответил не так, слишком поспешно, и ему стало стыдно за необдуманный ответ. Конечно, начальник не для того спрашивал, чтобы лишний раз услышать об опасности. Он хотел найти поддержку, совет.

— Впрочем, — сказал Смирнов, — за сварщиков и водолазов я ручаюсь. Они успеют. Но вот — шоферы… Пройдут ли машины через Волгу?

Снова молчание, еще более тягостное для Смирнова.

— Вели послать опять Емельянова с его бригадой… — начал он рассуждать вслух. — Это — опытный и смелый водитель… И брать, скажем, за один рейс не три трубы, а пять, тогда в три дня можно перевезти все.

— Пять труб машина не поднимет, — уверенно сказал Лодыгин.

— У Емельянова поднимет, — так же уверенно возразил Смирнов.

Начальник отбросил догоревшую папиросу.

— Будем рассуждать трезво, товарищ Смирнов. Сильно загруженная машина сядет на такой дороге и никакой шоферский гений ее не вытащит. Понятно?

— Что же делать?

— Звоните в автоколонну, вызывайте Емельянова.

3

Надевая комбинезон, шофер Емельянов — молодой, светловолосый парень — сердито ворчал:

— Навязался ты на мою голову. Вот опять я получил наряд за Волгу ехать. Ну, куда я тебя дену?

— С собой возьми, — сказал Пашка, надув губы.

Он уже второй день жил в общежитии у своего брата Николая Емельянова и, несмотря ни на какие уговоры и угрозы, не хотел возвращаться домой. Николай пробовал отправить его с попутной машиной, наказав знакомому шоферу следить за ним. Перед переездом через Волгу шофер пошел вперед посмотреть подтаявшую дорогу, а когда вернулся, Пашки в кабине уже не было.

— Все равно я с тобой буду жить, — сказал он брату. — Отправишь домой, а я опять прибегу.

— Тебе же в школу надо, — сердился Николай.

— А ты меня в ученики шофера возьми.

Брат только горестно вздохнул и постучал пальцем сначала Пашку по лбу, а потом в стену. Пашка обиделся, но промолчал. Он был готов снести любую обиду, лишь бы остаться на стройке.

Следя за тем, как брат одевается, Пашка думал, что же ему предпринять. Взять его с собой в поездку Николай решительно отказался. Сидеть в комнате и смотреть, как плачет светлыми слезами за окном сосулька, не хотелось. Не за тем он в самом деле приехал на стройку!

— Я пойду гулять, — сказал Пашка.

— Домой поезжай, — настойчиво повторил Николай. — Я матери записку послал, все равно она увезет тебя.

Пашка, не сказав на это ни слова, вышел. Ладно, он сам о себе позаботится. Пойдет и попросится на работу, он знает, что мальчишек тоже берут. Зимой в Ставрополе был, например, такой случай. Окно дома, где жил Пашка, выходило на обширный пустырь, в его углу был навес для лошадей, а посередине стоял длинный одноэтажный дом, обшитый серыми досками — «заезжий двор», как называли его в городе. Однажды Пашка увидал в окно, как на крыльцо дома вышел приземистый, совсем маленький мальчишка без шапки, в черных штанах с голубым кантом ремесленного училища и в розовой майке. Он сладко потянулся, сцепив пальцы на затылке, попробовал — безуспешно — пригладить торчащие волосы мочального цвета и вдруг, опершись одной рукой о перила, легко махнул через них на снег. Там он сосредоточенно, с серьезным выражением маленького веснущатого лица принялся делать гимнастику,

С тех пор, как город стал центром великой стройки, Пашка видел на заезжем дворе много разного люда, но такого «закаленного» человека встречал впервые. Сам Пашка был лучшим физкультурником пятого «Б», блестяще выкидывал на турнике склепку и жал стойку на брусьях. Надо было показать этому мальчишке, что и здесь водятся настоящие спортсмены. Пашка прислушался, — мать скребла в кухне сковороду. Сунув ноги в валенки, Пашка, как был в трусах и нижней рубашке, выскочил за дверь. По ногам хлестнул морозный ветер, кожа сразу посинела, покрылась мелкими пупырышками. Комплекс упражнений, конечно, выбрал самый сложный, но на мальчишку это не произвело никакого впечатления. Кончив гимнастику, он снял майку, схватил две горсти снега и крепко растер им руки, грудь, плечи, спину. Пашка сейчас же сделал то же самое. Тогда мальчишка, наконец, обратил на него внимание. Согнув руку в локте, он потрогал налитой мускул и спросил:

— Хочешь — вдарю?

— Я тебе вдарю… — очень неуверенно сказал Пашка, покосившись на вздутый мускул, и отступил на крыльцо.

— Не бойся, — дружелюбно засмеялся парень. — Ты здешний?

— Здешний, — гордо сказал Пашка, считавший, что родиться и жить в городе, который стал центром великой стройки, — уже немалая честь.

— Где отдел кадров, знаешь?

— Знаю. А зачем тебе?

— Чудашка! — снисходительно удивился мальчишка. — На работу поступать, — зачем?

— Так тебя и возьмут. Не дорос еще, — насмешливо сказал Пашка.

— Это ты, может быть, не дорос, а у меня — вот он.

И мальчишка похлопал по карману своих черных с голубым кантом брюк.

— Чего?

— Вызов.

— Вы-ы-ызов, — недоверчиво протянул Пашка, зная, что вызов получают только самые необходимые на стройке люди. Чтобы убедиться в правоте мальчишкиных слов, Пашка подошел к нему, и тот показал ему настоящий вызов, с печатью, в котором значилось, что сварщик Семен Ушаков вызывается на стройку, где ему будет предоставлено общежитие.

В это время на крыльце показалась мать с веником в руке.

— Ты, вражененок, что это раздетый выскочил? — закричала она, грозя веником.

Конечно, веник предназначался не для Пашки, а просто мать вышла мести в сенях пол, но как объяснить все это сварщику Семену Ушакову?